Многие скажут: «Действительно, Ислам какой-то значимой частью чувашской культуры ныне не является.» Однако значит ли это, что нам не стоит поднимать тему мусульманской вехи чувашской истории?
В середине 80-ых годов прошлого века американский социолог, историк Иммануил Валлерстайн опубликовал статью «Does India exist?» или в переводе «Существует ли в действительности Индия?»
В ней он на примере Индии рассуждает об истории как способе легитимации существующего положения дел:
«Давайте на секунду вообразим, что произошло, если бы в период 1750-1850 гг. англичане колонизировали преимущественно территорию старой Империи Великих Моголов, назвав ее Хиндустаном, а французы одновременно заняли бы южные (преимущественно населенные дравидами) регионы нынешней Республики Индия, дав им наименование Дравидия. Считали бы мы сегодня после этого, что Мадрас являлся исконной «исторической» частью Индии? Использовали бы мы вообще это слово Индия? Я думаю, что нет.»
Вместо этого выходили бы монографии по истории Дравидии и отдельно по истории Хиндустании, а все ученые мужи доказывали бы, что с древнейших времён существовали все исторические предпосылки для такого разделения (индийского субконтинента).
«Конечно, в этом случае были бы какие-нибудь хиндустанские ирредентисты, которые время от времени выдвигали бы требования к Дравидии во имя создания «Индии», но наиболее здравомыслящие люди называли бы их безответственными экстремистами.»
Весьма занятно, не правда ли? Но нас интересует та часть статьи, которая связана с культурой (культурой вообще, а не только индийской культурой, так как историк подчеркивает: Индия – лишь пример):
Мы говорим о том, что нечто, что мы называем Индией, имеет «культуру» или является продуктом культуры. Что это означает? Это означает, что Индия имеет или отражает определенное мировоззрение (или определенную комбинацию мировоззрений), обладает особым художественным стилем, является частью некого языкового ареала, местом возникновения определенных религиозных движений и т. д. Но что в свою очередь означают эти утверждения? Они ведь отнюдь не подразумевают (и никогда не собирались подразумевать), что каждый отдельный житель этой географической территории сейчас и с незапамятных времен разделяет эти культурные черты. Скорее, они пытаются отразить некоторые статистические параметры какого-то, обычно не уточняемого, периода времени. Но что это за параметр: усредненное значение, медианный показатель или просто наиболее вероятная характеристика? Поставив вопрос подобным образом, мы вызовем только усмешки. Однако такая постановка вопроса является свидетельством произвольности всех наших утверждений об индийской «культуре» (или чьей-либо «культуры» еще). Индийская культура есть то, что мы все коллективно утверждаем о ней. Но мы можем изменить наше мнение. Если через 50 лет мы определим индийскую историческую культуру иначе, чем мы определяем ее сегодня, это означает, что индийская культура фактически изменится и в нашем прошлом.
В связи с этим своей задачей мы видим просвещение чувашского народа, заключающееся в раскрытии потаённых уголков той части его наследия, что связана с примордиальной религиозной традицией.
И в завершение:
«Это воздействие [имеется в виду воздействие на версию исторической культуры Индии – прим. ред.], несомненно, оказывают миллионы людей из множества строго очерченных каст, когда они принимают решение переходить или не переходить в буддизм или ислам. Если достаточное количество их обратится, например, в буддизм, то тема последовательной непрерывной роли индийского буддизма будет опять неожиданно возникать в качестве общей интерпретативной нити индийской истории.»